Положение и воспитание ребенка в польской семье. Жизнь рядовой польской семьи Польская семья

Рождество – семейный праздник, все об этом знают. Католики и лютеране отмечают его особенно пышно. Но в каждой стране, даже в разных регионах одной страны делают это по-своему.
Поляки, в отличие от других европейских католиков, относят к нему с глубокой религиозностью, а не просто с набором символических действий. В этом вся разница… И большая…
Я – православная, мой супруг – католик. И, конечно, относясь со всем уважением к традиции его семьи, мы празднуем два Рождества: православное и католическое. Я попала в польскую семью с такой традицией, где Рождество – самый любимый праздник в году. И расскажу, как мы его отпраздновали в 2016.
Мы живем на юге Польши, в городе Жешуве. Все члены семьи должны позаботиться заранее о том, чтобы в дни праздников 24, 25 и 26 декабря быть дома. Где бы не работали, где бы не учились, прежде всего, все члены семьи должны быть дома. Благо, в Европе это понимают, поэтому отпускают домой заблаговременно, даже если вы работаете за границей. Притом, спокойно относятся к тому, что вам необходимо день-два на дорогу домой и обратно.
Когда уже все дома, чаще всего, в Сочельник или по-польски Вигилию, празднуют непосредственно в доме у старшего родственника – у родителей или бабушек-дедушек. Жить всем вместе, нескольким поколениям семьи, под одной крышей в Польше не принято. По крайней мере, теперь уже нет. Поэтому, 24 декабря с первой звездой, в этом году ее стало видно в 16.00, мы прибыли к родителям супруга.

Это хлебосольная, гостеприимная польская семья, где мама хлопочет, чтобы дом был украшен по моде сегодняшнего дня, чтобы чувствовалась атмосфера праздника, а на столе было традиционно вкусно и «с иголочки» красиво.

А отец старается сделать так, чтобы всем в семье от мала до велика было весело. Живая ель, украшена самодельными игрушками (даже новогодние шары расписаны вручную),

подарки обязательно упакованы, тематическая рама на стене,

скатерть и свечи на столе.

В каждом уголке дома – приятные мелочи!

Поляки придают всему большое значение.

Они могут отказать себе во многом, но в Рождество должно быть все на высшем уровне.

Перед тем, как семья сядет за праздничный стол, все берут в руки вигилийный оплатек – тонкую праздничную освещенную вафлю,

ломая ее пополам, каждый из членов семьи должен сказать друг другу пожелание.

Затем все садятся за стол. На столе традиционно – 12 постных блюд, среди которых:
- суп грибной или барщь с ушками (свекольный бульон с пельменями, начинка постная – грибы)

Кутья (готовят, как у нас с зерновыми, сушеными ягодами, орехами)
- Рыба по-польски (в Польше ее называю «рыба по-гречески»)

ПирОги (вареники) с капустой и «русские» с картошкой и творогом

Сельдь в масле с луком
- бигос с грибами (тушеная капуста с грибами. Готовится за неделю до праздника, затем выносят на балкон, бигос должен замерзнуть, а в Вигилию разогревают и подают на стол. Только так бигос будет иметь глубокий вкус и аромат)
- карп (приносят домой живого из магазина или рыбника, разделывают прямо к столу, жарят или запекают в духовке, кто как любит. Многие подают карпа с чешуей на счастье!)

Компот из сухофруктов
- пряники ручной работы

и другие блюда…

24 декабря вечером не употребляют алкоголь.
Правда, поляки смеются, что традиционными польскими блюдами на праздники являются: рыба по-гречески, пирОги русские и барщь украинский:)
Одно место за столом традиционно остается пустым – для случайного гостя, для прибавления в семье. Ссориться в этот день нельзя, все обиды прощаются.
Потом все заглядываю под елку, наступает самый приятный момент вечера – раздача подарков.
Детям поляки не жалеют подарков и сладостей. Коньки, лыжи, велосипеды, дорогие игрушки…

Хотя подарки не обязательно дарить именно 24 декабря, это уже зависит от традиции конкретной семьи. Кто-то послушным детям главный подарок кладет под подушку 6 декабря в день Св. Николая (Миколая по-польски). Кто-то распечатывает подарки 25 декабря утром. Главное, чтобы ни один член семьи не остался без подарка. В Польше, как правило, на День Рождения не дарят крупных подарков, а вот в Рождество, наоборот. Это единственный праздник, когда каждый член семьи получает заветный ценный подарок. При этом, средств на подарки не жалеют. Подбирают его заранее, «адресно».
К полуночи все идут на «пастерку» - ночное богослужение в храме. Самое символическое и праздничное. Считается, что все звери в эту ночь говорят людским голосом.

Колядки в Польше очень красивые и певучие. Как правило, все оставшиеся дни, идя в гости друг к другу, поляки непременно колядуют.

Прикоснуться к польским традициям и узнать больше о польских праздниках, Вы можете в турах в Польшу!

Свою первую картину, прошедшую на фестивале в Роттердаме мировой премьерой, режиссер-дебютантка Ольга Шайдас назвала «Нина». По имени главной героини. Это красивая, элегантная, как почти все польки, женщина — внешне благополучная, но внутренне глубоко фрустрированная. Она хорошо образована и преподает французский, но работа не может компенсировать ей утрату личностных ориентиров. Ее бездетный брак с большим стажем держится лишь на надежде найти суррогатную мать для потенциального ребенка. Но надежда тает, а встреченная на этом пути молодая бесшабашная Магда, категорически отвергающая мужчин, вносит в жизнь Нины совершенно другую тему.

Развиваясь, эта тема приводит обеих героинь к неожиданной для них самих эволюции: теперь их связывает не каприз, не влечение, даже не страсть, а то, что Нина формулирует в ответ на недоумение своей сестры, как это можно полюбить женщину: «Я полюбила человека». Природу подобного избирательного чувства не могут понять и принять ни муж, ни традиционное общество, в котором вращается Нина. Такой конфликт почти неизбежно ведет к трагической развязке, однако авторам удается избежать пессимистического дна и даже довести фильм до своеобразного, хоть и условного хеппи-энда.

«Нина» — уже не первый сигнал возрождения, переживаемого кинематографом Польши, который долго был подавлен величием и магией классической «польской школы». Ключевыми в этом старом кинематографе были понятия романтической жертвенности и ее антитезы — вынужденного конформизма — как двух слагаемых польской истории. Этот сюжет всю жизнь воплощал в своих фильмах Вайда — начиная с «Пепла и алмаза» и вплоть до «Катыни» и «Послеобразов», посвященных трагической судьбе художника-авангардиста Владислава Стржеминского. И даже кино «морального беспокойства» в лице Занусси и Кесьлевского, хоть и дистанцировалось от исторических проклятий, было подчинено моральному кодексу — теперь уже не патриотическому, а христианскому.

При этом семья вовсе не была главной темой классического польского кино («Семейную жизнь» Занусси вынесем за скобки). А вот новейшая генерация польских режиссеров видит мир в другой оптике. Это стало очевидно с появлением «Последней семьи» Матушинского . Поскольку она тоже сконцентрирована на судьбе художника, и тоже авангардного, контраст особенно резок. Вайда изображает романтика-одиночку, героя и страдальца, женолюба и любимца женщин, раздавленного в итоге тоталитарной машиной. Его жена, талантливая художница, после разрыва с мужем угасает в больнице. В «Последней семье» все по-другому. Художник-сюрреалист Здзислав Бексиньский, конечно, чужд укладу социалистической бюрократии, но убивает его не она, а юный сосед-отморозок (в 2005-м, когда с этой бюрократией на территории Польши уже покончено). Здзислав купается в мире буйных фантазмов, но при этом проживает рутинную жизнь в малогабаритной варшавской квартирке с ее коммунальной истерикой и отчуждением, терпит и любит свою семью — суицидального сына, больную жену, старых, одной ногой в могиле, бабок. Именно эта экзотическая польская семья становится той хрупкой опорой, которая позволяет герою внутренне противостоять как социуму, так и энтропии бытия. Распад выглядит не таким красивым, как у Висконти, но, к удивлению, спасительным.

Однако вместе с враждебным социумом, вместе с сыном художника Томашем, покончившим с собой в канун миллениума, навсегда уйдет в прошлое, останется в ХХ веке и последняя семья.

То, что рождается на ее месте, мы видим в «Нине». Возникает соблазн встроить ее в ряд знаменитых картин с женскими именами — таких, как «Кэрол» и «Жизнь Адель». Но там роскошная опытная фемина — интеллектуалка, декадентка, эстетка — соблазняет юную простолюдинку, образно говоря, пожирает ее. В «Нине» ровно наоборот: зрелость и культура ищут спасения в соблазне, бегут за спонтанной юностью, хватаются за нее, как за соломинку.

Если у Матушинского семья выглядит средоточием романтического гротеска, в фильме Ольги Шайдас она претерпевает еще более радикальную метаморфозу. Сначала она ассоциируется с католическими ритуалами и всевозможными традиционными встречами, на которые собираются многочисленные и многодетные родственники Нины. Свой брак она воспринимает как «бесплодный», хотя и она, и муж не такие уж ревностные католики и совсем не ханжи. На уроках французского Нина в качестве учебного пособия использует фильм Годара «Презрение»: явный намек на ее тягу к интеллектуальной и моральной свободе.

Магда, работающая в аэропорту на секьюрити-контроле, легко меняющая партнерш — живое воплощение свободы без берегов, как и среда гей-баров, в которую она вовлекает старшую подругу. Однако фильм в итоге выруливает на другую колею, где главную героиню ждет не только раскрепощение сексуальности, но и осуществление мечты о полноценной семье и ребенке. То, что сформируется на основе нестандартного любовного треугольника (две женщины и мужчина), можно назвать пост-семьей ХХI века. Знаменательно, что возникла она в сегодняшнем консервативном польском контексте, когда в стране табуируется свободная мысль и накладывается запрет на историческую правду.

Многое объясняет тот факт, что Ольга Шайдас живет в США и связана очень личными нитями с другой молодой польской кинематографисткой, Касией Адамик. Которая является дочерью не кого-нибудь, а Агнешки Холланд, так много сделавшей для утверждения феминистских и экологических идей. Если сценарий «Последней семьи» получил благословение Вайды, то тень его ученицы Холланд несомненно витает над «Ниной». В финале картины перед глазами героини неожиданно появляется олень: своеобразный привет Агнешке Холланд, недавно выступившей с экологическим детективом «След зверя».

Как видим, молодые польские режиссеры существенно меняют канон национального кино. И происходит это не только на уровне смыслов, но и формы тоже. В «Нину», снятую в приглушенной гамме, со сверхкрупными планами и скачущим, часто размытым изображением, входишь не без сопротивления: даже Ларс фон Триер «догматического» периода отдыхает. Но именно такая изобразительная манера адекватно передает смятение, в котором пребывает героиня, а игра Юлии Киевской, равно как ее партнерши Элизы Рыцембель, довершает список профессиональных достоинств фильма. Это не сюрприз: даже в периоды упадка польского кино в нем неизменно появлялись поразительные, харизматичные актрисы. Сейчас дело дошло до режиссеров, причем обоего пола.

Количество детей зависело от продолжительности брака: до конца XVIII века он длился примерно 15 лет. Поскольку в Польше умирало 30-35% новорожденных, а до взрослого возраста доживала лишь половина детей, в семьях было в среднем по шесть отпрысков. Например, жившая в XVII веке Эльжбета Друшкевичова из Порадовских (Elїbieta z Poradowskich Druszkiewiczowa) за 17 лет произвела на свет 11 детей, однако до совершеннолетия дожили лишь пятеро. Снизить младенческую смертность позволило улучшение гигиенических условий и прогресс медицины в XIX веке. В целом, в эпоху, предшествовавшую разделам Польши, женщины выходили замуж немного раньше, чем на Западе, существеннее была разница в возрасте между супругами, а в браках рождали больше детей, что было вызвано, в частности, редким использованием средств контрацепции (что не означает, что о них вообще не знали).

Историк Жан-Луи Фландрен отмечает в своей книге «История семьи», что в XVII веке во Франции при самом высоком показателе рождаемости в Европе (женщины не кормили грудью и могли быстро забеременеть вновь) наблюдалась самая высокая младенческая смертность. В Польше услугами кормилиц пользовались реже, чем во Франции, это было доступно лишь состоятельным слоям населения. Одновременно можно говорить о том, что подход родителей к детям был разным: о любви свидетельствуют лирические трены Яна Кохановского (Jan Kochanowski), надгробия и эпитафии умершим дочерям и сыновьям, а о желании избавиться от них -- практиковавшаяся магнатами отправка отпрысков на воспитание к бабушкам и дедушкам.

С XVIII века детство в семьях городских жителей заканчивалось, когда ребенок в шесть-семь лет «отрывался от юбки» матери. Детей крестьян и бедных мещан в этом возрасте отправляли работать. И это еще не все. «По данным последних исследований, в крупных польских городах бывали случаи сексуального насилия против детей, их принуждали к проституции, доходило даже до инцестов. Атмосфера агрессии, насилия, принуждения развращала несовершеннолетних и закрепляла равнодушие к подобным явлениям в обществе», -- рассказывает профессор Кукло.

Кроме того, частым явлением в Польше были убийства новорожденных и аборты. О детоубийствах упоминают уже законы XIV века, из различных документов следует, что в XVI- XVII веках в Варшаве и Львове детоубийцы составляли 10-12% от всех осужденных, а в Гданьске этот процент был еще выше. Чаще всего в убийстве младенцев обвиняли девушек из прислуги. Положение детей, рожденных вне брака (в деревнях 1-4%, в городах -- до 15%), было совсем незавидным. Поскольку работающие матери не могли заниматься ребенком, они часто сдавали его в приют (варшавская больница Младенца Иисуса в 60-е годы XVIII века принимала до 400 подкидышей в год, а в 80-90-е годы - 700-800). Судьба незаконнорожденных улучшилась только с приходом эмансипации женщин в конце XIX века.

В период позднего средневековья в Гданьске мужчины, не желавшие вступать в брак, представали перед судом и платили налог на холостяков. Церковь и государственные власти видели в браке фундаментальную ценность, поскольку он гарантировал относительную стабильность и упорядоченность жизни. Брак и дети считались также своего рода страховкой на старость. Между тем, представление о семье, состоящей из нескольких поколений и мирно живущей на одной территории, - это очередной миф.

Габриэла Пузынина писала: «Когда мои родители ждали первого ребенка, мой отец, во всем чрезвычайно систематичный, пошел к доктору Лейбошицу, прося его о подробном предписании, как содержать ребенка с точки зрения гигиены, на что Лейбуня ответил со всей серьезностью: «Сударь! Главное правило: пусть будет глупым, но здоровым». На самом деле, конечно, не это было главным принципом ухода и раннего воспитания дворянских детей.

Многое в том, что относится к рождению и воспитанию ребенка, зависело от семьи. Например, даже в отношении того, насколько радостно ждали ребенка. Количество детей, материальный достаток семьи влияли на то, насколько желанным будет ребенок. Рождение Габриэлы Пузыниной, например, принесло некоторое разочарование родителям, потому что она была третьей дочкой, которые рождались друг за другом. Правда, как она пишет, она нисколько не ощущала последствий этого разочарования. Родители Габриэлы Пузыниной часто баловали также и младшего ребенка, дочь «Бенъяминку». Вообще, как правило, у польской шляхты было по многу детей; единственный ребенок всегда в воспоминаниях отмечается как особый редкий случай.

Часто кроме родных детей в семье воспитывались (временно или постоянно) и другие дети - двоюродные братья и сестры, дети родственников, приемные дети. Это было связано с семейными обстоятельствами - родственники могли воспитывать осиротевших детей, а также с ситуациями, когда для того, чтобы ребенок получил лучшее образование, его отправляли жить в другую семью - семью родственников или знакомых. Например, Эва Фелиньская с шести лет жила постоянно в доме своих родственников - сначала у одной тетки, потом у другой - т.к. только таким образом она могла учиться - сначала у учителя, потом у гувернантки. Ее двоюродные братья жили у ее матери, своей тетки, потому что учились в гимназии в этом городе. После ареста и высылки Эвы Фелиньской ее детям, особенно младшим, тоже пришлось искать пристанища у родственников, у которых они и воспитывались. В воспоминаниях Габриэлы Пузыниной есть упоминание о том, что ее дядя заботился о воспитании сирот, оставшихся после смерти его брата.

Отец, как правило, играл в жизни ребенка гораздо меньшую роль, он был занят важными делами вне дома, гораздо меньше общался с детьми и олицетворял в семье высшую власть. Но всё же глава семьи не был чем-то совсем далеким - Феликс Фелиньский пишет, как после злоключений и скитаний во время восстания они были счастливы «после столько пережитого оказаться в объятиях любимого папы». Каждое Рождество на сам праздник и именины матери отец, Герард Фелиньский, который жил в другом городе и служил чиновником, всегда выбирался к семье и проводил с ними праздники. Некоторые отцы посвящали много времени семье - например, Габриэла Пузынина пишет о своем дяде Константине Тизенгаузе, который все свое время посвящал науке и воспитанию детей, занимался с сыном орнитологией и энтомологией. Корзон вспоминает, как отец рассказывал ему о его деде, который служил в Пятигорском полку, о знаменитых войнах и битвах прошлого, о Грюнвальде и т.д.

Бывало так, что ребенок чувствовал себя «сиротой в собственном доме» - например, когда он не был родным и просто воспитывался там. Так описывает свое состояние в доме тетки Эва Фелиньская, особенно поначалу, когда она попала одна в семью, где уже сложились определенные отношения детей и родителей, где никто не оказывал ей внимания, так необходимого ребенку. Единственной близкой душой для нее в то время была служанка, которая жалела маленькую девочку. Часто дети имели хорошие отношения со слугами - но оставаясь в рамках своего положения.

Как правило, ребенок никогда не был в центре внимания взрослых, посторонние взрослые только по доброй воле и особому складу характера проявляли внимание к детям. Часто дети были для взрослых источником определенного развлечения - те же рисунки, танцы, выступления, когда они показывали свои успехи в освоении наук и искусств. Детей ограничивали - даже в отношении еды - им нельзя было пить чай, кофе, во время еды вообще нельзя было пить. При этом дети считались частью семьи, хотя и не занимали в ней центрального места.

От того, кто ближе всего общался с ребенком и непосредственно занимался его воспитанием, зависело, от кого он воспримет важные представления о жизни, нравственные принципы, представления об отношениях между людьми и т.д. В это время, в конце XVIII-начале XIX века, во время Просвещения и романтизма, воспитанию человека уделялось большое внимание. Просветители видели в воспитании решающий фактор, определяющий характер общества, залог прогресса. Конечно, не все дворяне воспринимали, хотели и имели возможность применять эти высокие принципы в воспитании собственных детей, но это повлияло на общую тенденцию и подход к детям. Фелиньский, который много внимания уделил общим рассуждениям о воспитании детей, описал педагогические убеждения своей матери. С ее точки зрения, цель воспитания - образовать добродетельного и полезного члена общества. Следовательно, в таком случае большое значение уделялось нравственному воспитанию, формированию идеалов, религиозному воспитанию. Средства были разными, конечно, и не всегда это были поучения.

Многие мемуаристы пишут о том, что их воспитатели больше повлияли на них собственным примером, чем словами. Особая роль и место в обществе предназначалась для мужчины, совершенно отличная - для женщины. В соответствующем духе по-разному воспитывались мальчики и девочки. Назначение женщины - быть женой и матерью, поэтому все, даже - образование, которое давали девочке, было направлено на то, чтобы она стала хорошей партией для женитьбы. В психологическом плане воспитатели считали, что женщина должна выполнять пассивную роль, оставаться в тени, быть скромной, заботливой, целомудренной. «Самая счастливая женщина - та, о которой меньше всего говорят» - это была излюбленная максима моей матери», - писала Габриэла Пузынина. В будущем мужчине же главным считалось привить навыки самостоятельности, активности, даже агрессивности. Не забывались при этом и нравственные принципы, основы христианской этики, дворянский кодекс чести. Польское дворянское воспитание отличалось национализмом, особенно в условиях конца XVIII - начала XIX века, отсутствия у Польши государственности. Все эти настроения господствовали среди взрослых, а детям их помогали усвоить, кроме собственных примеров окружающих взрослых, книги, особенно исторические, рассказы, проповеди, прививаемое уважение к польскому языку, национальной литературе.

Отдельная важная тема - это наказания. Существовали и применялись телесные наказания - розги, битье по рукам (по-польски - «іapa»). К девочкам они применялись крайне редко, только в случае особых проступков, к мальчикам же - в порядке вещей, хотя не ко всем - Фелиньский пишет, что дома его били розгами только один раз (в отличие от школы). Многие пишут, что воспитатели обращали внимание на причину проступка, степень его сознательности и т.д.

Мемуаристы упоминают поучительные наказания, например, Эву Фелиньскую за то, что она поздно встает и не просыпается с первого раза наказали тем, что ее спящую, в одной ночной сорочке, вынесли вместе с одеялом во двор, где около полудня она, наконец, проснулась. Такое наказание произвело на девочку сильное впечатление. Массальский пишет о том, что за многочисленные шалости его и брата родители грозились отдать в рекруты, и один раз даже начали «исполнять» угрозу, собрали их в дорогу, надели курточки, запрягли лошадей, а потом по просьбе матери отменили наказание. Массальский пишет, что потом это пророчески сбылось с его братом после раскрытия общества филаретов, его действительно отдали в солдаты.

Встречались и избалованные дети. Габриэла Пузынина упоминает одного своего двоюродного брата, который был единственным сыном вдовы, не способной применять к нему твердость, он торговался с матерью и требовал вознаграждения даже за то, чтобы пить горькое лекарство. Удивительно при этом, что он вырос неплохим человеком, потому что от природы был добрым и впечатлительным, и такое попустительство матери не очень испортило его. Некоторые родители проявляли излишнее внимание к своим детям, даже когда те подрастали, например, та же Пузынина вспоминала комичные ситуации, когда на балу заботливая мамаша кричала своим уже взрослым детям, чтобы они не пили холодный лимонад и не ели мороженое после танцев, а то заболеют, и грозила им за это розгами.

Особого рассмотрения заслуживает вопрос религиозного воспитания. Оно прививалось в семье, с самых ранних лет. Мать, бабушка, воспитатели учили детей катехизису, рассказывали истории из Библии, житий святых. Для некоторых детей, особенно девочек, это было чем-то преобладающим, именно эти рассказы занимали все их воображение. Феликс Фелиньский вспоминал, как мать рассказывала им о загробной жизни и бессмертии души, когда во время прогулки они случайно встретили похоронную процессию - хоронили знакомую им старушку-крестьянку. Дети читали молитвы утром и перед сном, по воскресеньям и праздникам посещали храм (что интересно, многие из мемуаристов, прочитанных нами, жили в местностях, где единственным более-менее доступным храмом была униатская церковь). Бывало, что и в воскресенье детей не отвозили в церковь, а проводили домашнее богослужение. Мальчики (Фелиньский, Зан, Корзон) прислуживали на мессах. Интересно проследить религиозные взгляды маленького Тадеуша Корзона, который родился в 1839 году - году отмены церковной унии. Он пишет, что многие его родственники и знакомые болезненно восприняли это событие, хотя в быту он не помнит заметных различий православных от католиков, если и те, и те были, на его взгляд, поляками. Большое впечатление на детей оказывали службы, особенно праздничные.

Еще одна тема, которую нужно рассмотреть для полной картины домашнего воспитания - это, собственно, сам дом и округа, которые составляли почти весь детский мирок до лет 8-10, до того, как дети отправлялись в школу. Авторы мемуаров провели свое детство либо в имении, либо в городе. Почти ни у кого из них не было даже такой роскоши, как собственная комната, чаще всего они делили ее по крайней мере с еще одним ребенком, близким им по полу и возрасту, иногда с несколькими детьми, иногда с няней, иногда даже с кем-то из взрослых членов семьи. В тех шляхетских усадьбах, где дети учились дома, была специальная комната для занятий, но бывало, что дети спали, играли и занимались в одной и той же комнате. Например, Эва Фелиньская так описала «среду обитания» в Голынке: «Так называемая детская, пристроенная в углу дома в виде крыла, служила нам для учебы, и одновременно была спальней моих двоюродных сестер и гувернантки. Две железные кровати, на которых спали сестры, были отгорожены картонной ширмой с цветами чудовищных размеров на белом фоне. Кровать гувернантки стояла возле противоположной стены. Середину комнаты занимал большой деревянный стол <…> Что касается меня и детей гувернантки, то мы только днем собирались в детской для совместной учебы, а на ночь уходили в новый флигель, где мы занимали две комнаты, и там оставались под присмотром старой Понтус, которая вынянчила всех детей дяди и тети, а при них вырастила и собственных, и на старости доживала свой век на чужих хлебах».

В детской могла стоять детская мебель - шкафчик, комод или сундук с детской одеждой, шкаф с детскими книгами, какими-то детскими вещичками, игрушками. Не все дети могли похвастаться большим количеством личных вещей. Комната матери часто находилась возле детской для того, чтобы она могла лучше следить за процессом их воспитания, но так было не всегда, дети могли жить и отдельно, в каком-нибудь флигеле или на верхнем этаже. Комната главы семьи, особенно кабинет, была особой территорией, куда не положено было ходить детям, особенно маленьким. Зато в их распоряжении был двор, сад, у некоторых девочек был свой участочек земли, свой маленький садик. Можно было ходить гулять в лес, в поле, на реку. В городе дети тоже могли гулять, но, например, девочки из семьи Гюнтеров узнавали жизнь города только из окон дома или экипажа, и гуляли только с взрослыми, в парках, по аллеям, а Корзон в детстве знал каждый уголок Минска и его окрестностей, где он играл сам и с друзьями.

Таким образом, в жизни ребенка из шляхетского сословия семья играла очень важную роль. Несмотря на существование нянек, гувернанток и гувернеров, с которыми дети могли проводить большую часть времени, дети и родители все же достаточно много и тесно общались. Вполне возможны были доверительные отношения между родителями и детьми, и ребенку, как правило, уделяли внимание (хотя и не такое, как сейчас, в современном обществе). Дети, однако, никогда не были в центре внимания или на первом месте для взрослых. Их выделяли в отдельную группу, и существовали определенные правила для этого детского мирка, у детей были свои права и обязанности и свое место в этом обществе.

Сотрудники Главного управления статистики ПНР, завершившие вместе со специалистами ряда научных учреждений Варшавы исследование потребностей домашних хозяйств в продуктах питания, пришли к выводу, что в домашних хозяйствах Польши не хотят и не умеют экономить на питании. Эта привычка - пусть даже обусловленная рядом традиций - вряд ли оправданна и рациональна, особенно сейчас, когда производство продовольственных товаров становится все дороже, а цены на них постоянно возрастают.

Работа проведена, отмечает газета "Жиче Варшавы", неординарная. Ни одна хозяйка не любит, чтобы заглядывали в ее кастрюли. Однако если этих кастрюль около 10 млн. (именно столько домашних хозяйств насчитывается в Польше), то их содержимое должно интересовать не только среднестатистическую хозяйку, но и ученых, практиков. От питания семьи зависят, как известно, здоровье и развитие молодого поколения, способность взрослых к энергичной работе.

Сегодня в Польше - 5 млн. рабочих, 1,3 млн. "крестьянорабочих" (так в Польше называют тех, кто живет на селе, а работает в городе), 1 млн. крестьянских и 2,5 млн. пенсионерских домашних хозяйств. Почти 5400 их представителям были направлены анкеты, содержащие вопросы относительно домашнего бюджета. Любопытная деталь: только четверо из опрошенных отказались представить необходимые данные.

* Анкетирование показало, что в перечне потребностей питание стоит на первом месте во всех типах польских семей, невзирая на величину доходов.

* На втором месте - одежда, обувь; на третьем - жилье и его обустройство.

* Затем идут блага высшего ранга, причем очередность выбора уже зависит от степени зажиточности и предпочтений семей. Только наиболее состоятельные семьи пенсионеров ставят на второе место охрану здоровья, имея, видимо, достаточные запасы одежды, обуви.

* Автоматическая стиральная машина, цветной телевизор, автомобиль занимают в иерархии потребностей последнее место. Пенсионеры предпочитают расходовать деньги на культурный досуг, а рабочие, крестьяне - на приобретение автомобиля.

* Во всех группах семей в качестве наименее важных рассматриваются зарубежные туристские поездки.

Опрос показал, что семьи не склонны ограничивать расходы на питание ради иных благ. Даже ассигнования на жилье не составляют здесь конкуренции. Кстати, то же самое подтвердили исследования, проведенные институтом внутреннего рынка. В трудных условиях питание становится наиболее важной сферой повседневной жизни. Поляки готовы отказаться от удовлетворения иных потребностей, но только не от того, чтобы обеденный стол выглядел надлежащим образом. Сегодня польская семья тратит на питание около половины своих доходов. Но значит ли это, что она питается хорошо, рационально? Так что же все-таки на тарелке среднестатистического поляка?

Многие ученые считают, что традиции питания в Польше не наилучшие: мало употребляется овощей, фруктов, а также молока, молочных продуктов. Национальная кухня опирается прежде всего на мясо. Из всех видов продовольственных товаров именно оно ставится на первое место подавляющим большинством анкетированных.

Только лишь пенсионеры и "крестьянорабочие" предпочитают ему молоко и молочные продукты.

Уровень знаний относительно рационального питания в семьях невысок. Более половины крестьянских, "крестьянорабочих" хозяйств, половина пенсионеров и треть рабочих семей не руководствуются при выборе продуктов их питательными качествами. Что касается молока, то многие семьи отказались в последние годы от него ввиду ухудшившегося качества.

Значит ли все это, что в Польше едят много мяса? Научно обоснованные нормы предусматривают ежедневное потребление взрослым человеком 40 граммов белка, что, собственно, и находит отражение в мясных карточках (мясо в стране продается регламентированно). Каждый поляк потребляет ежедневно в среднем 49,9 грамма белка животного происхождения, в том числе 22,1 грамма мясных продуктов, 22,7 грамма молока и молокопродуктов, 1,5 грамма рыбы, 3,6 грамма яиц. Дополнением белковой диеты могло бы быть мясо птицы, баранина, крольчатина, но в Польше они не находят должного признания из-за неумения их приготовить. Все указывает на то, что мясо до конца века останется продуктом питания номер один.

Только лишь 18,3% семей отмечают несущественную роль мяса в питании. Большинство же приписывает ему особое значение. Употребление мяса рассматривается многими как свидетельство зажиточности, а также высокого общественного статуса.

Большинство опрошенных считают, что лишь рост доходов может изменить эту картину, а также сложившиеся пропорции расходов на продовольственные и промышленные товары. Только при этом условии семьи склонны увеличить ассигнования на одежду, обувь, автомобили, жилье, цветные телевизоры. Вторым условием является обеспечение рынка, доступность промышленных товаров, третьим - улучшение их качества.

По материалам польской печати